Капризы дяди Федора.
Несколько лет назад дом Федора Лукашенко был жалкой развалюхой, будто брошенной посреди улицы. Огородом мужчина не обзавелся, забор разобрал на дрова. Когда Александрию облагораживали, решили обновить и хату Лукашенко — чтобы не было бельма на глазу. Фасад обили досками, крышу залатали, двор обнесли аккуратным забором. С тех пор оппозиционные издания перестали пенять президенту, что тот бросил стариков помирать. Жаль, никому из журналистов не довелось побывать в доме Федора Трофимовича. Может, тогда они бы изменили свое мнение?
Калитка распахнута настежь. Стучу в дверь. Тишина. А ведь односельчане Лукашенко судачили, что дверь к старику давно выломали приятели. Но Федор Трофимович не серчал на земляков. Опохмелиться принесли, и слава богу. А дверь — на кой она нужна? Брать в доме нечего. Все давно пропито…
Из-за угла робко выглядывает сторожевой пес. Неуверенно подает голос и тут же прячется обратно.
— Вы в окно постучите, собака не кусается, она сама до смерти перепуганная. Дружки Федьки ее колотят нещадно. Да и голодная она, ее ведь неделями не кормят, — советует прохожий-здоровяк.
Совет пришелся кстати. Через несколько минут на пороге появился хозяин. Седая борода, лысый затылок, нос картошкой, голубые глаза, в нижнюю губу упирается единственный расшатанный зуб. “Будет пьяный — взашей прогонит, трезвый — поговорит”, — вспоминается предупреждение соседа Федора Трофимовича.
Мне повезло. Лукашенко приглашает в дом.
— Что это вас ко мне занесло? — удивляется старик. — Журналистов у меня отродясь не было. Да и шо я могу рассказать? Про Саньку вам надо? Так я воспитывал его еще пацаненком. Жили отлично. Все было… И драки, и радость, и горе… Как без этого? Правда, племянничка я уже давно не видел. Вот недавно без моего ведома хату обновили, прежнюю дверь заколотили, новую построили. Но дом все равно разваливается. Фундамент на двух кирпичах держится. А внутри так давно все в негодность пришло.
Прав старик. Прогнившие от сырости доски образовали в полу щели с кулак. Печка покосилась, вот-вот рухнет. Давно облупилась и настенная штукатурка. В единственной комнатке — кровать с прожженным матрасом, стол со стулом, на потолке — лампочка Ильича. В прихожей, где мы беседовали с Федором Трофимовичем, даже присесть не на что. За небольшим обеденным столом — пара мутных стаканов, початая банка с заплесневевшим лечо, в консервной жестянке — остатки слипшихся макарон. Мужчина берет стакан, черпает из ведра воду.
— Сушняк мучает! — утирает бороду собеседник.