Им противопоставляются “христиане, елико земль, иже верують в святую Троицю, и в едино крещенье, в едину веру”; “мы”, которые “закон имам един, елико во Христа крестихомся и во Христа облекохомся”[65]. Эта уже рассмотренная нами мысль – о противопоставлении двух законов – явственно звучит в заключении “этнографического обзора” восточнославянских племен: “Си же творяху обычая Кривичи [и] прочии погании, не ведуще закона Божия, но творяще сами собе законъ”. Ее в Повести временных лет продолжила “подкрепляющая” цитата из Георгия Амартола: “Ибо комуждо языку овем исписанъ законъ есть, другим же обычаи, зане [закон] безаконьникомъ отечьствие мнится”[66]. Как видим, и здесь роль “этнографического” определителя играет религиозная принадлежность. Тем самым мы получаем дополнительное подкрепление мысли о том, что летописец причисляет себя (“нас”) к некоей этно-конфессиональной общности, которая вряд ли может быть напрямую связана с одним конкретным “государством”.