Едва ли не единственным исключением в этом плане являются “этнографические” тексты, представленные в завершении недатированной вводной части Повести временных лет и повествующие об обычаях полян, древлян, радимичей, вятичей, северян и половцев.[63] Здесь внимание летописца сконцентрировано на противопоставлении не столько полян и их соседей (как обычно отмечается комментаторами[64]), сколько языческих (“поганых”) традиций восточных славян, с одной стороны, и веры в Христа, христианских норм, с другой. Отсюда, видимо, здесь такое обилие рассказов о тех, кто “имяху бо обычаи свои, и законъ отець своих и преданья, кождо свои нравъ”, “своих отець обычаи имуть кротокъ и тихъ”, “законъ имуть [отець] своих обычаи”, “законъ же… от прадедъ показаньемь [и] благочестьемь”, “безаконьная [яко] законъ отець творять независтьно ни въздержаньно”, “якоже се и при нас ныне… законъ держать отець своих”.